Влад поражал и вдохновлял своей энергичностью, жизнелюбием, заряженностью на работу. Но в какой-то момент что-то в его жизни надломилось, пошло не так… О хорошем человеке и замечательном актере вспоминают его друзья.

Александр Панкратов-Черный:

Я знал Владика с детских лет, потому что с его мамой Леночкой мы дружим очень-очень давно, и с Борей Галкиным — друзья. На Владика впервые обратил внимание, когда он снялся у Говорухина в роли Гекльберри Финна. А познакомились мы в павильоне «Мосфильма». Я тогда работал в Объединении Наумова и Алова, пришел подписывать к ним какую-то бумагу и увидел, что в темном уголке павильона сидит мальчик лет десяти и смотрит, как снимается кино. Такие живые глаза, такое напряжение, шея вытянута, всем корпусом вперед подался. Оказалось, это Леночка его привела. Он даже сбегал со школьных занятий, только чтобы побыть в съемочном павильоне. Мы познакомились — озорной смешливый ребенок.

Он подрос, поступил в театральный. Я знаю, что Боря и Леночка не очень этого хотели. Но Влад все-таки поступил и успевал еще сниматься. Я следил за его работами, меня поражала природная органика, как у Василия Макаровича Шукшина. Это когда не нужен грим, артист и так органичен, правдив, убедителен.

В поведении Влада я ни разу не замечал, чтобы он пользовался своей популярностью, славой, чтобы кичился этим. Никогда не «включал звезду», наоборот, был очень скромен. И одевался скромно. Не видел его ни в смокинге, ни в бабочке. Он был очень домашним, вырос под крылом мамы, и сам мечтал о семье, доме, уюте. Может, из-за этого и с Дашей были конфликты. Для Влада был важен семейный очаг, он любил вкусно поесть, посидеть, посмеяться, пошутить. На тусовках я его не видел. У него не было самолюбования. Любил коллектив, общение, был очень юморной парень, обожал анекдоты — и рассказывать, и слушать.

Влад был воспитан в потрясающем уважении к старшим. Я наблюдал за ним на съемках «Мастера и Маргариты» — с каким вниманием и добротой он относился к обслуживающему персоналу: к костюмерам, художникам, реквизиторам, рабочим, осветителям.

Когда я сейчас слышу, что он пил, что у него бывали запои, мне в это не верится. Мы с Сашей Абдуловым, например, когда заканчивали съемки на объекте, в павильоне, и переходили на следующий объект, всегда накрывали банкеты. И я ни разу не видел, чтобы Влад чрезмерно пил. Поднимет рюмочку—и все. Говорю: «Владик, может, тебе добавить?» — «Не-не-не, Васильич, ты что, у меня завтра съемки!» Он был фантастически ответственен в работе.

Может быть, это состояние началось, когда пошли семейные конфликты. О Даше он мог рассказывать часами. И в таких восклицательных выражениях! Всегда возносил ее: она и в театре работает, и спектакли ставит как режиссер. Очень ее любил, жалко, что, наверное, не получал взаимности. Может быть, это его угнетало. Он был чистейшей души человек.

Конфликт в кафе для меня вообще непонятен. Думаю, его обидели, оскорбили. Когда я увидел хронику, как он стулом бьет по барной стойке, первое, что пришло в голову: что ж ему такое сказали, чтобы так оскорбить? Тем более в трагической ситуации, когда с Дашей развод, неурядицы в семье, плюс колоссальное переутомление на фильме «Котовский», плюс очередной фильм «Грязная работа». И «Дальнобойщики» перед этим его вымотали — изнурительный труд. Он еще переживал из-за травмы ноги: вот, мол, теперь железное колено. 

Когда его мама узнала о случае в кафе, произошло несчастье — сердечный приступ. Леночка же обожала сына. И для Владика это стало самой страшной трагедией. А рядом уже не было близкого человека—Даши. Для артиста, у которого душа нараспашку и обнажены нервы, точнее, не обнажены, а обожжены, той действительностью, в которой он оказался, да еще когда нет рядом любимой — это страшно.

Я удивляюсь его энергетике, он все успевал. Он же окончил режиссерские курсы в мастерской у Володи Хотиненко. И очень долго искал материал для фильма, говорил мне: «Васильич, я хочу дебютировать как режиссер очень серьезной работой». Но не успел.

Владик навсегда останется в моей памяти как удивительной доброты человек. И при всей своей перегруженности, опыте он оставался наивным, в нем было столько детскости. И улыбка обаятельная, солнечная, детская — вроде такой мужественный, крепкий мужик, а когда начинал улыбаться, проступала какая-то детскость. Я смотрел на него и думал: «Посадить его в песочницу с детьми, он будет с ними на равных». Он для меня ребенком и останется — мальчиком, который, замерев, сидит в темном уголке павильона и смотрит, как снимается кино.

Яна Поплавская:

Когда я с ним познакомилась, не помню. Зато очень хорошо помню, что благодаря Владу мы встретили самый лучший в нашей жизни Новый год.

Бывают такие спонтанные вещи, которые остаются в памяти навсегда. Звонит Владюша, спрашивает: «Какие у вас планы на Новый год?» А это еще середина декабря, мы никаких планов не строили. Он говорит: «Давайте праздновать вместе. Серебро (Алексей Серебряков) собирается с детьми». Я созвонилась с женой Алексея Машей (она балетмейстер, ставила в «Ленкоме» танцы, в «Щуке» много лет преподавала), выяснили, в каком составе празднуем. Сгребли всех детей, собак, мужей, жен. Сняли два дома в Покровском — это потрясающий дом отдыха с отдельными коттеджами. Заехали туда 30 декабря. И сразу стали отмечать Новый год.

А перед этим в супермаркете закупили столько еды, что народ обалдел. Владюша тогда был в длинном кожаном пальто с мехами и отличных сапогах. Ему все время казалось, что продуктов на всех не хватит. Поэтому мы скупили столько, что в ближайший месяц трудно было съесть. Он потрясающе готовил, просто изумительно, а Даша, в принципе, никогда не готовила. На тот Новый год в Покровском мы хохотали. Дашка сказала: «Мы будем варить пельмени». — «Ты умеешь варить пельмени?» — «Я могу сказать, когда закипит вода».

Влад очень любил Дашу, это не вызывает никаких сомнений. Он относился к ней как к королеве. Баловал ее, как ребенка. Был уверен, что Даша из тех женщин, которые не очень приспособлены к жизни. Тогда, в Покровском, Влад и я готовили, а Маша Серебрякова и мой муж все время мыли посуду. К 31-му декабря мы все уже изрядно «подустали». И, естественно, когда дети стали спрашивать, кто пойдет играть с ними в пейнтбол, все родители промолчали, никто не хотел получить краской в лоб. Пошел Влад. Конечно же, они его завалили, замочили, он пришел весь истерзанный, они валялись в снегу, хулиганили. Он сам выглядел как большой ребенок, которому так же кайфово, как и им. Мой младший сын просто постоянно висел на нем. Влад сам был большим-большим ребенком. Жаль, что у него не было детей. Он хотел их и говорил об этом друзьям-мужчинам. Мне кажется, что если бы у него был ребенок, он бы выбрался из этой депрессии, которая началась после его травли в прессе.

Ему очень нравилось принимать гостей — хоть каждый день, если есть такая возможность. Мог приготовить какой-нибудь изысканный суп, позвонить и сказать: «Давайте встретим­ся». Я предлагаю в каком-нибудь кафе или ресторанчике. «Ни-ни-ни. Никаких ресторанов, я приготовил суп, приезжайте ко мне». Он был очень хозяйственным мужиком и в интерьере потрясающе разбирался. Та квартира на Садовой, в которой они с Дашкой жили, была настолько классно сделана, придумана по пространству, по ремонту. Ему очень нравилось, что он все умел делать как настоящий мужчина, как мужик.

Влад был страшным максималистом, очень категоричным по отношению к поступкам. Есть люди, которые считают, что имеется некий серый промежуток между черным и белым, и пытаются оправдать многие негативные поступки. А у Влада так: если друг — то друг, если враг — то враг. Многие считали, что у него плохой характер. Это из-за того, как он решал проблемы с договорами. Влад работал без агента, сам составлял графики, совмещал съемки. И никаких безумных райдеров у него при этом не было. Просто требовал четкости. А у нас же не привыкли, когда человек ставит условия, связанные с работой. Это многих удивляло и раздражало.

Он был абсолютным трудоголиком. На съемках повредил мениск. Мы с мужем уговаривали его поехать в Германию к тамошним специалистам. Влад отказался, поскольку считал, что не может подвести съемочную группу. Ему не разрешали выезжать на съемки, но он не послушал и сделал только хуже — еле ковылял с палкой, нога раздулась до невероятных размеров. Он лег в больницу, где ему угробили сустав. В итоге все равно все закончилось Германией. Ему вставили в ногу металлический стержень. Он шутил: мол, ничего страшного, есть же Баба-яга костяная нога, а у меня металлическая.

Так получилось, что в жизни словно все спрессовалось. Эта съемная квартира, ремонт в другой квартире, ощущение неродных стен, ощущение загнанности. Эта ситуация безвременья, жуткий суд. Ведь он там оправдывался, как ребенок. Сказал, что судит себя намного строже, чем судьи, которые выносят приговор. И это правда. Он очень ждал премьеры «Котовского», мне кажется, у него было ощущение, что эта картина будет какой-то реабилитацией. Эх, если бы «Котовский» пошел неделей раньше!.. Может, мы бы не вспоминали о нем так, а говорили бы о перспективах актера Галкина…

И еще хочу сказать о его отце. Когда в прессе появилось словосочетание «отчим Владислава Галкина», у нас, его друзей, было состояние шока. Если бы Влад был жив, уверена, он бы прибил тех людей, которые так назвали Бориса Сергеевича. Это был безумно родной и близкий для него человек, который вложил в него всю душу. Они очень любили друг друга, обменивались громадными эсэмэсками. Кто мог быть ближе Владу? Он как-то сказал мне: «Лучшего отца я бы никогда себе не пожелал». Он вообще очень трепетно относился к своей семье, она составляла гигантскую часть его жизни. Именно в ней он подпитывался. Не всем мужчинам это свойственно, не все дети приглашают на день рождения своих родителей. А на его днях рождения всегда были папа и мама. Мы всегда вместе праздновали — болтали, смеялись.

Владимир Стеклов:

Мы с Владом знали друг друга давно, еще до работы в сериале «Я лечу». У нас сложились приятельские отношения. Влад был страстный автолюбитель. Ему, например, очень нравился мотоцикл «Харлей-Дэвидсон». Когда я был в Штатах на гастролях, зашел в фирменный магазин в Бостоне, и менеджер, узнав, что я из России, подарил мне брелок с эмблемой этого мотоцикла. Вернулся я домой, брелок случайно увидел Влад, глаза его буквально загорелись, как у озорного мальчишки.

Конечно, я подарил брелок ему. И он был счастлив — чисто по-детски.

Есть замечательная повесть француза Поля Виалара — «И умереть некогда». Умереть некогда… Влад нашел на это время, не знаю где… При его-то занятости и загрузке, думаю, это стоило ему немалого труда…

Май 2010